нас в горах.
— Верно говоришь. Пошлем запрос. И я полагаю, что было бы не худо, если бы и ты поехала с нами на ту сторону и присутствовала при допросе Богзы и Куцуя.
— Поеду, отчего же не ехать, — согласилась Витория. — У меня там дело к одной товарке, купеческой жене. Хочу позвать ее на похороны, когда мы отвезем эти кости в деревню на вечное успокоение. И подобает мне позвать и тех двух хуторян с женами.
— Как так? Я собираюсь допросить их, а ты приглашаешь на поминки?
— Отчего ж не пригласить? Позову как добрых христиан и на похороны и на поминки. Зла на них не держу, господь еще не открыл их вины. Мало ли что болтают люди! Вот и жена Куцуя говорит, что у Богзы дурные сны, что бормочет во сне. Вы — власть, вы вольны их допрашивать, а я только и могу, что устроить похороны и справить все, как велит обиход. Так что позову их, отчего не позвать. Я и тебя, господин, хочу позвать, не прогневайся. Вот они и будут под твоим взглядом.
Господин Анастасе Балмез задумчиво покачал головой. Женщина была и тут права, только признать это он считал ниже своего достоинства. Незаметное, неназойливое расследование казалось ему лучшим средством выявить и поймать преступников. Конечно, те двое хуторян не смогут отказаться приехать на похороны. Это и будет, что называется, очная ставка у тела убитого. Он попытался объяснить это женщине. Теперь ему казалось, что он наконец постиг ее — плутовка, и к тому же скрытная. Витория вряд ли знала, что такое очная ставка, но с улыбкой приняла решение представителя власти. Про себя она думала: пусть и господинчик в островерхой кэчуле разбирается в этом клубке слухов, предположений, темных козней, что нарастает в соседней долине, будто снежный ком. Хоть он и боярин, и такой чванливый, а она вместе с госпожой Марией запросто заткнут его за пояс вместе с доктором, Куцуем и Богзой да и с их женами в придачу.
Власти закончили осмотр, женщина опять покрыла потником кости и сменила свечу в фонаре. Она вздыхала и тихо причитала, но краем глаза неотступно следила за движениями этих чужих людей в черных одеждах, и ухо ее ловило каждое слово, произнесенное громко или шепотом.
В Сухе господин Анастасе Балмез начал дознание с проворством, которым по праву гордился. Он вызвал к себе двух хозяев для получения некоторых сведений и приготовился терпеливо и кротко слушать.
— А мне-то откуда знать, господин субпрефект? — ответил решительным и немного сердитым голосом человек с рассеченной губой. — Я знать ничего не могу.
— Чувствую и верю, уважаемый Богза, — успокаивающе говорил помощник префекта. — Человек ты с достатком, пользуешься уважением. Да вот должность у меня такая — приходится спрашивать. А твой долг — отвечать. Ведь с Дорны и до этих мест ты был вместе с Некифором Липаном. Вы вместе ехали, вместе ели. Верно ведь?
— Верно.
— А раз так, то соизволь ответить, где же вы расстались.
— Так пусть придет и Илие Куцуй и тоже скажет. Он был при этом.
— Я и его спрошу, не беспокойся. Мне нужно все знать как было, чтобы отыскать след убийцы. Ты что думаешь, могу я пошевелить хотя бы пальцем, покуда не уверюсь, кто злодей? Я не привык обижать людей зря. Так что сделай одолжение, вспомни, когда вы расстались, чтобы я мог ухватиться за ниточку.
— Какую ниточку?
— Ухватиться за ниточку, отыскать след, чтобы знать, с чего начать.
— Какой еще след? Вы уж меня, господин субпрефект, не обижайте зря, у меня и так забот немало. Я о смерти этого овцевода знать-то ничего не могу. Что же мне еще сказать, окромя того, что мы с Куцуем распрощались с ним, как только поднялись на макушку Стынишоары. Вот тогда-то он, увидев, какой еще путь перед ним до Молдовы-реки, а потом и дальше до самого Прута, махнул рукой и решил отказаться от овец. «У меня, мол, и так овец хватает в зимниках на Жижии. Накиньте за них, сколько накинули за первую сотню, да верните расходы — и по рукам. Дай вам бог прибытку. А я ворочусь домой», — вот какие его слова были.
— Так и сказал?
— В точности так.
— И вы ему выложили деньги?
— Выложили. Сотенными и тысячными бумагами.
Жена убитого смиренно сидела в уголке у печи, опустив голову, подпирая голову ладонями.
— Иначе и быть не могло, — тихо проговорила она, не шелохнувшись. — Покупатели отсчитали деньги. А тот третий, стоявший в сторонке, все видел.
— Какой еще третий? — нахмурился Богза.
— Не встревай, женщина, — отмахнулся помощник префекта. — Не запутывай следствие.
— Я не запутываю. Я хочу помочь ни в чем не повинному человеку, — с улыбкой повернулась горянка к Богзе. — Был там чужак, — он увидел, как вы деньги отсчитывали. Вот его и надо найти и допросить.
— Да не было там никакого чужака, женщина. Говорил же я тебе.
— А возможно, и был, — повернулся к нему Богза.
— Так я — о том же. Должен был быть. Или ты думал — я о Илие Куцуе говорю?
Господин помощник префекта почувствовал легкое раздражение.
— А если был, так пусть он и скажет. Кто это? Знает ли он его?
— Не знаю. Может, Куцую ведомо.
— Он тоже не знает. Откуда ему знать? Ну, кинулись наперерез разбойники, и все.
— Вот видишь. Что же ты все припутываешь этого свидетеля?
— А я не припутываю, господин. У нас, у горян, такой обычай — товар свой продаем при свидетелях, а не по бумагам, которые составляют судьи. А коли ваша милость говорит, что не было свидетелей, я молчу. Но тогда, выходит, писались эти самые бумаги. Да в конце концов и бумаг этих не требовалось, ведь господин Богза и господин Куцуй были дружками-приятелями Некифора Липана. Так что я, добрые люди, только затем и пришла сюда, чтобы позвать вас на похороны бедных останков моего мужа. Одно это дело меня держит: справлю его и уеду домой, и пусть уж власти ищут злодея. Я знаю, что господин субпрефект непременно найдет его, на этот счет я спокойна. А уж вы, добрые люди, расскажете все как было и поможете ему. Так что на похороны-то беспременно приходите.
Помощник префекта нетерпеливо постукивал прутиком по голенищу сапога. Секретарь за своим столиком слушал, не зная, что записывать. Витория встала, застегнула кожушок. Это расследование ее больше не интересовало.
— Муж мой был человеком достойным, — заключила она. — Вы уж окажите ему эту честь.
— Что ж, можно, —